Подражания

С натуры

После сытного обеда
В кабинете у Володи
Долго шла у нас беседа
О страдающем народе.
«Да, — вздохнув, промолвил Фатов,
Развалившись на диване, —
Гибнут в царстве плутократов,
Гибнут русские крестьяне!»
— «Что ж поделать? — отозвался
Князь Павлуша Длинноногий, —
Я работал, я пытался...
Но налоги...» — «Ах, налоги!»
— «Да, налоги, и при этом —
Темнота, разврат и пьянство!
Проследите по газетам:
Вырождается крестьянство!..»
После сытного обеда
(Ну и повар у Володи!)
Долго шла у нас беседа
О страдающем народе...

Василий Васильевич Князев
(Журнал «САТИРИКОН», номер 17 за 1909 год, стр. 6)

С натуры (2009 год)

После сытного обеда
В кабинете у Володи
Шла серьёзная беседа
О страдающем народе.

«Да», — вздохнув, промолвил Дима,
Развалившись в мягком кресле, —
Что не сделаешь — всё мимо...
А попробовать нам если...»

Но глаза Володи строги,
Он мгновенно отозвался:
«Ну, попробуй, а налоги?!
Между прoчим, я пытался!

И коррупция к тому же...
Ей же лет давно за двести!
Как бы всем не стало хуже.
Нет, оставим всё на месте!»

После сытного обеда
(Ну, и повар у Володи)
Шла серьёзная беседа
О страдающем народе.

Живи спокойно, страна!

Вчера опять на первой полосе
Писали обо мне газеты все:
Что я не так стою,
Что я не то пою —
Я никому покоя не даю!
И вызывает жгучий интерес
Мой часто изменяющийся вес,
И мой репертуар,
А также гонорар —
Все это нужно знать всем позарез!

Припев:
Живи спокойно, страна!
Я у тебя всего одна,
Все остальное в тени —
Ну, извини...

Валяйте, говорите обо мне,
Мне это даже нравится вполне:
Куда и с кем лечу,
Кому за что плачу,
Живу я только с тем, кого хочу!
Я буду петь, завистников дразня,
В эпоху эту имени меня,
Не падая в цене
И вечно на коне,
И пусть побольше пишут обо мне.

Припев.

А. Пугачёва

Живи спокойно, мир!

Уже лет тридцать каждый божий день
Меня склоняют все, кому не лень,
А я — всегда в цене,
И вечно на коне,
И не тону, и не горю в огне.
Да и журналы пишут всё подряд...
А мне плевать, что люди говорят!
Поскольку я плачу —
Живу, с кем я хочу,
Пускай они того и не хотят.

Припев:
Живи спокойно, мир,
Я для тебя — кумир,
А ты — в моей горсти...
Ну, уж прости...

Газетчикам знать нужно позарез:
Зачем и где мне сделали надрез,
Куда стопили жир,
Каков теперь ранжир,
И нынче я с супругом или без.
Я буду петь, завистников дразня,
В эпоху эту имени меня!
На том же я коне
И в той же я цене!
Конечно, в основном, из-за коня...

Припев.

Про Петра
Опыт синтетической биографии

Люблю Чайковского Петра!
Он был заядлый композитор,
Великий звуков инквизитор,
Певец народного добра.
Он пол-России прошагал.
Был бурлаком и окулистом.
Дружил с Плехановым и Листом.
Ему позировал Шагал.
Он всей душой любил народ.
Презрев чины, ранжиры, ранги.
Он в сакли, чумы и яранги
Входил простой, как кислород.
Входил, садился за рояль
И, нажимая на педали,
В такие уносился дали,
Какие нам постичь едва ль.
Но точно зная, что почем,
Он не считал себя поэтом
И потому писал дуплетом
С Модестом, также Ильичем.
Когда ж пришла его пора,
Что в жизни происходит часто,
Осенним вечером ненастным
Не досчитались мы Петра.
Похоронили над Днепром
Его под звуки канонады,
И пионерские отряды
Давали клятву над Петром.
Прощай, Чайковский, наш отец,
Тебя вовек мы не забудем,
Спокойно спи на радость людям,
Нелегкой музыки творец.

Игорь Иртеньев

К опыту синтетической биографии

Открытое письмо И. Иртеньеву

Люблю Иртеньева, но все ж
Он знает музыку не шибко.
И каждая его ошибка —
Мне прямо в сердце острый нож.
Вначале я начну с конца.
Точней, с могилы над рекою.
Я над Днепром сидел порою
В тиши. С бутылочкой винца.
Хоть там еще течет река,
Ну, обыщись — могилы нету.
Возможно, заложили в смету,
Но не построили пока.
А правды я не утаю:
Петро лежит под Сталинградом.
В атаку он ходил с отрядом
И, как герой, погиб в бою!
Служа вахтером в ЖСК,
Он написал «Старик и море».
Но озером сменил. А вскоре
И лебедями — старика.
Тем нераскрытых — целый рой.
Пример: Чайковский и природа.
А как он чаянья народа
Передавал своей игрой!
Меж тем Чайковский был горазд
Передавать любые звуки,
И говорили все в округе:
— Чайковский?! — Этот передаст!

P.S. Хоть мы от центра и вдали,
Но просьба к Вам: в стихах и в прозе
Поведать нам о Берлиозе,
И о жене его — Дали.

Дикое захолустье г. Кливленд

Подражание Саше Чёрному

Сидит сынок. Водил машину пьяный.
Жена сняла все деньги с кредит карт.
Явился кот. Облезлый, грязный, драный.
Ему плевать — декабрь или март.
Собака сожрала носки. Паскуда.
А я давал ей кости из борща.
Уже неделю мучает простуда.
Под носом вздулись два больших прыща.
Купил шесть рыбок. Три зачем-то сдохло,
Хоть им бросал пельмени и лапшу.
Фурункул выдавил. Уже почти засохло,
Но расчесал. Четвертый день чешу.
Прожег ковер. Плиту забрызгал маслом.
Лег на диван, несчастней, чем Иов.
И сигарета ко всему погасла.
А в голове — Лайоф*, Лайоф, Лайоф...

* «Лайоф» (амер.) — увольнение с работы по сокращению

Подражание Науму Сагаловскому

Напиши мне, пиит, для души. Ну, хотя бы сонет.
Так, примерно, четырнадцать строчек. Но можно поболе.
Пожеланье прими ты как добрый и мудрый совет:
Не пиши о плохом. Я и так уже на валидоле.
Ты ж умеешь смешно, а сюжет я придумал давно.
Поделиться могу, отрываю от сердца и тела.
Скажем, черный мужик с белой бабой встречается, но
Не пиши примитив, как Шекспир написал об Отелло.
Или так заверни, чтоб никто догадаться не смог,
На манер детективов у Кристи (писала ж старуха!)
Этот черный забыл, куда свой он засунул платок,
Ну, а баба ему что-то ночью закапала в ухо.
Вот тогда все поймут то, что ты — настоящий поэт.
И машину дадут. И зарплату повысят в награду.
Удивительно всё же, на что ты сгубил столько лет —
Всё корпел у стола, понимаешь, писал Илиаду.

* * *

«И плакал за вьюшкою грязной
О жизни своей безобразной...»
Саша Чёрный

В нашей жизни семейной — ни капли анархии.
Всё продумано четко. И, главное — строго.
Я на нижней ступеньке стою иерархии.
Даже ниже собаки. Хотя не намного.
У собаки — попоны. Соседкою связаны.
Одеваем мы пса, как последнего модника.
И плетемся, одною веревкою связаны.
Слава Богу, пока я хожу без намордника.
Поводок наш — надежнее цепи у узника.
Карабины, как на альпинистах, защелкнуты.
Вы скажите, зачем же рычать на союзника?!
Я в ответ не рычу. Я — не полностью чокнутый.
И живу, продолжая стареть и сутулиться,
Всей надежды — как тоненький лучик в окошке.
Вот когда-нибудь кошку найду я на улице,
И тогда уж за всё отыграюсь на кошке.

Подражание Татьяне Лебединской

Изнасилованы рифмы, не в почете ум и честь.
Вместо крови в жилах — лимфа. Хорошо, хоть что-то есть.
И гармошка вместо арфы. А творения — венцом.
Представляются кентавры с человеческим лицом.
Склоки, споры и раздоры. Нету яблок. Как им быть?
Если ящик вскрыть Пандоры — нелегко его закрыть.
Вот свои Горгона змеи, намотав на бигуди,
Спит, на солнце тело грея. У нее — все впереди.
Пифиасы и Дамоны зло друг друга бьют под-дых.
Поутру Лаокооны пьют бутылку на троих.
У Аида в царстве смета утверждалась — и не зря.
Постепенно Стикс и Лета разливаются в моря.
Всё смешалось — жизнь и мифы. Но ловлю себя на том,
Может, мы и впрямь Лапифы, и в Фессалии живем.

* * *

Словно с чемоданом, со своей судьбой
(Для нее носильщик не положен)
Мы границу века перешли с тобой,
И ни виз не надо, ни таможен.

* * *
Трогай, друг любезный, дальше в добрый час!
Не меняй коней на переправе.

* * *
Нам вослед команда нашего двора,
Что давно безгрешна и крылата
Машет. А над нею — юности сестра —
Песенка знакомая Булата.
Григорий Дикштейн

Жаль, что без Булата входим в новый век,
Не услышим Жени и Володи...
Даже если смертен грешный человек,
Не убить ни слов, и ни мелодий.
Память невесома, только тяжела.
Из одних вериг у нас одежда.
Если боли нету — значит, не жила
В нас ни боль, ни память, ни надежда.
Мячик волейбольный... И ладоней стук,
Но не выйдет на подачу Юра.
Семаков и Галич... Что же ты, мой друг,
Грустен, словно песенка каюра?
Мы, давай, не будем на судьбу пенять —
Нас не так уж плохо изваяли...
И коней нам явно незачем менять...
Лишь бы нас с тобой не поменяли!